О Горбачеве Полежаев не думал, что тот хотел развалить страну, скорее, как и у всякого руководителя, пожелания были благие.

Ему, Полежаеву, был знаком такой тип людей. Это люди комсомольского призыва, прошедшие школу «формально-политической работы» в комсомоле, у которых очень сильно были развиты (приобретены) инстинкты карьеризма. Не все, но большая часть комсомольских вожаков была именно такого качества.

Неслучайно комсомол стал «загнивать» раньше своей прародительницы — партии.
В самые первые годы демократизации страны, либерализации ее экономики в торговых ларьках первыми бизнесменами стали почти исключительно комсомольцы, как будто их кто готовил специально для этой роли.

Горбачев, по глубокому убеждению Полежаева, яркий представитель этой «касты».
Но, что бы ни было, он — фигура судьбоносная в истории России. Трудно сказать, сохранится ли в исторической перспективе отрицательное отношение к нему за развал страны, который народ связывает с его именем, за ее обнищание, потерю политического веса в международных кругах.

Он и был той первой каплей, трещиной, которая несла за собой лавину разрушения.
Он — самая противоречивая и трагическая фигура в советской политической элите 80-90-х годов.

Имея слабый характер, по какому-то стечению обстоятельств придя к вершине власти и решив начать «перестройку», не имея твердого представления, что и как он будет перестраивать, он тут же потерял способность управлять процессом (который по его словам, «по-о-ошел» — но куда?), умением управлять государством. В общем, не по голове оказалась «шапка Мономаха». Он не был «злым гением», чтобы сознательно нанести вред России. Он, скорее, персонале из басни Крылова: «Коль сапоги начнет тачать пирожник...»

О политическом могильщике Горбачева — Ельцине.
По убеждению Леонида Константиновича, этот человек — при всех его недостатках — истинно русского национального характера, обладающий колоссальной интуицией, способностью предвидения ситуаций, точным, единственно правильным их разрешением.
Этим и объясняется его политическое долголетие.

В охваченной всеобщим протестом стране, в запальчиво-рьяном политическом противоборстве ему удавалось балансировать на грани, если можно так сказать, фола. И, самое главное, удерживать рычаги власти, каждый раз на шаг опережая нежелательные для него события, предвидя их.

Десять лет правления Ельцина, как быстротекущая река, нанесли столько «песка», «илистых наплывов», что разглядеть сегодня истинное его лицо как политического деятеля, его роль в судьбе России просто невозможно. Нужно какое-то время, чтобы современники Ельцина, а еще лучше, потомки его современников поняли, кем он, Ельцин, был для России 80-90-х годов. Что российское общество с ним приобрело, что потеряло? Какова его роль в сохранении институтов демократии, в недопущении возврата к идеям тоталитаризма? А соблазн такой, можно сказать, у него был... Но, при всей своей авторитарности и понимании роли личности во власти, он всё же не ступил на этот путь, не допустил личного унитаризма, диктаторства к нижестоящему звену управления. Это было, может, самое ценное и важное его качество.

Разрушенный завод можно построить в год-два заново, за более короткое время восстановить разбитую дорогу, вновь быстро распахать заброшенные земли... Но когда произойдут политические и социальные деформации в жизни общества, на их устранение уходят не только десятилетия — уходят столетия.

Мы сегодня, по твердому убеждению Леонида Полежаева, хорошо знающего историю России, несем в себе не только последствия всех негативных моментов социалистического периода, но мы всё еще переживаем рецидивы той самодержавной России, которая закрепилась в нас на генетическом уровне. Оттого велика и сильна в нас персонифицированная роль человека на вершине власти. Поэтому очень много соблазнов у верховного правителя злоупотреблять этой властью.

Если же руководитель чувствует ту грань, переступив которую он нанесет ущерб обществу, доверившему ему эту власть, — это действительно личность государственного масштаба. Ельцин был таким, считает Полежаев. И еще, что можно много говорить о его недостатках, вывихах: основы демократии в России закладывал этот президент.
Черномырдина омский губернатор относит к обычным заурядным функционерам, порожденным социалистической системой хозяйствования. Он не представлял собой какой-либо самодостаточной политической фигуры. Но в меру своих способностей, тут нужно отдать ему должное, в то бурное время был в какой-то мере стабилизирующим фактором. Он не позволил стране войти в такой крен, который мог бы привести ее к непоправимой катастрофе. Как человек он был контактным, доступным, достаточно демократичным. Отношения к главному герою нашей повести у него были самыми доверительными, уважительными.

Леонид Константинович считает, что образ Черномырдина быстро сотрется, выветрится из памяти русского сообщества.
В Строеве Полежаев видел человека «себе на уме», осторожного. Пережиток старой элиты, сохранивший себя в штормах перемен в силу какой-то сверхосторожности, сверхбдительности.

Охраняя себя от всяких неприятных случайностей, он не принимал в жизни страны, даже будучи руководителем Верховной палаты, каких-либо крупных решений.
По утверждению Полежаева, авторитет Совета Федерации был во многом снижен, судьба его оказалась, в некотором смысле, незадачливой, в немалой мере из-за позиции Строева — размытой, нечеткой, неясной. Казалось, что у Строева два лица: одно смотрит назад, в эпоху старой власти, второе повернуто к новой кремлевской.

При упоминании имени Руцкого Полежаев морщится неприязненно. Говорит, что это порождение революционного времени, когда выносятся на поверхность недостойные там быть люди из низов, когда поручики становятся маршалами. Руцкой — нечто подобное. Разумеется, не лишенный определенных положительных свойств, как-то: умеющий привлечь к себе внимание, владеющий словом, но очень узко воспринимающий большие, широкие события политической или экономической значимости. К тому же — человек рисковый. Предположив одно время, что дни президента России сочтены, увидел шанс перехватить власть. С этой целью и примкнул вроде как к создавшейся сильной партии.
Профессия летчика наложила, должно быть, на его характер свой отпечаток — это принятие очень быстрых, непродуманных решений. В кабине самолета некогда думать — надо быстро нажимать кнопки. Отсюда и в большой политике он чувствовал себя, как в кабине самолета.

О Жириновском Полежаев говорит с легкой усмешкой и в то же время раздумчивостью... Когда-де с ним, Жириновским, разговариваешь приватно — это другой Жириновский, совершенно непохожий на Жириновского на площади или перед телевизионной камерой. Это — вполне здраво рассуждающий человек, неплохо понимающий основы мировой политики. Почему он при «явлениях народу» избрал для себя такой стиль поведения, образ «шута горохового», трудно объяснить. Однако он уже исчерпал себя к концу девяностых годов; надоели людям разыгрываемые им спектакли. Тем не менее, это страница нашей политической истории, в которой были и такие фигуры.
Зюганов характеризуется Леонидом Константиновичем как типичный представитель партийного работника начала 80-х годов с давно устоявшимися устарелыми установками. Человек, не способный к творческой реализации тех процессов, в которых участвует. Высекли, как библейский пророк Моисей на камне, свои скрижали его партийные учителя — ими и руководствуется непреклонно. Совершенно неслучайно этот изживший себя догматизм не привлекает к его партии молодежь.

Хотя, к слову сказать, есть и это — вдруг появившаяся любовь у его партии к православной церкви. Лукавство! Бездарная мимикрия.

Если говорить о других персонажах в высшем эшелоне власти страны, то, к сожалению, Россия нуждается в более серьезных, более талантливых государственных мужах. Это — наша вековая болезнь. Россией, извечно нескудной на таланты, почему-то часто управляли люди, не сказать, что без «искры божьей», но как бы не патриоты ее.
Можно взять из истории только один характерный пример.

В конце царствования Александра Третьего, государя мудрого, с чисто российским, как сейчас говорят, менталитетом. А вот как пишет о том правлении Столыпин: «Россия платит Германии такую громадную дань, которая несравнима ни с какой военной контрибуцией побежденного и обращенного в рабство народа...» Речь идет о совершенно невыгодном для нас и очень выгодном для Германии торговом договоре, заключенном на двадцать лет.

«За двадцать лет существования этого договора, — пишет знаменитый в свое время публицист М.О. Меньшиков, — Германия добилась того, что немецкий земледелец получает дохода с земли в четыре раза больше, чем русский крестьянин, за сельскохозяйственные орудия же платит в два раза меньше нашего хлебороба.
Германская казна возвращает своему земледельцу 37,9 копейки пошлины за рожь, а русская мука обложена в 55,3 копейки пошлины с пуда. Благодаря этому, мы не можем вывозить муку, а вынуждены вывозить дешевое зерно, которое за чертой границы тотчас перемалывается на множестве построенных там мельниц, причем наш же обработанный хлеб часто возвращается к нам по дорогой цене.

Торговый договор так устроен, что немцы почти даром завозят от нас к себе 211 миллионов пудов в год драгоценного корма для скота — отрубей, жмыха, кормового ячменя. Этим сырьем они откармливают скот, а от скота имеют мясо и навоз — ценнейшее удобрение для их скудных пашен. Такой политикой подорвано и наше скотоводство, и наше земледелие. Германцы же подняли эти отрасли хозяйства до небывалого у них процветания.

Не кто другой, как Россия утучнила тощие немецкие поля и подняла их урожайность вдвое-втрое, подорвав собственного земледельца. Наш торговый договор облагодетельствовал Германию, создал прочную базу для ее промышленности и общей культуры.

Немецким чиновникам, заключившим такой договор с Россией, германский народ имеет основание заживо поставить мраморные и даже золотые монументы.
Но как поднялась рука у наших финансистов подписать такой убийственный договор? Кто они были, эти чиновники?

...Престиж России, унаследованный после твердой политики императора Александра Третьего, стоял еще очень высоко... Чем объяснить, что именно мы тогда продали германцам за гроши наше земледельческое могущество?..»
Это всего лишь один из многих и многих примеров нашей бездарной международной экономической политики — ив отдаленное былое, и в совсем недавнее время.
И почти всегда так происходило: стремительное разбазаривание национальных богатств, рост налогов, распродажа невосполняемых ресурсов за гроши в руки иностранцев — внешних и внутренних — всё это вело к упадку духа народного и физических его сил... «И в конце концов стоило государству, российскому сообществу лишь немного пошатнуться, как давление всех готовых обрушиться бедствий подтолкнуло падающего... Паразиты всегда заводятся охотнее на больном организме, потерявшем силу сопротивления им...»