Мэрия города Омска подогревала неприязнь народа к областным властям. Задолжав многомесячно по зарплате городским учителям, врачам, другим бюджетникам, отсылала их пикетировать здание Законодательного Собрания, нередко даже активно помогала организовывать эти пикеты, содержать их, постоянно и настойчиво внушая «заблудшим» во всех этих «вавилонских» смешениях властей людям, что в невыплате зарплаты виновны губернатор и Законодательное Собрание. Отдельные работники просвещения и здравоохранения, веря этой лжи, располагались лагерем под деревьями у входа в здание Законодательного Собрания или толпились с плакатами подле дверей областной Администрации.
А про то, что омские заводы в 90-е годы стояли – об этом помнят до сих пор.
Конечно, одной из причин можно назвать низкое качество продукции. Однако, например, в измерительной технике омские специалисты всегда находились на высоте.
Омские измерительные приборы – датчики давления, расходомеры, особенно выпускаемые для нефтяной промышленности, способны были составить конкуренцию таким известным компаниям, как например, Эндресс Хаузер. А эта немецкая компания выпускает очень надежное и весьма точное измерительное оборудование, используемое во всем мире.
Но у омских предприятий не было ни квалифицированного менеджмента, ни самое главное - обортных средств. Да и рыночная экономика была похожа на откровенный базар в 90-е годы.
У губернатора не было ни раздражения, ни обиды на пикетчиков. Понимал, что люди доведены до отчаяния.
Недоумение (поначалу) вызывало поведение мэра и Городского Совета, упорно пытающихся не дела поправлять, а сваливать вину за несвоевременную выплату зарплаты с «больной головы на здоровую».
Губернатор летал в Москву, выбивал трансферты, брал кредиты. И бюджетники сельских районов области худо-бедно получали заработанное. Мэрия, «разбазарив» бюджет, тыкала пальцем в сторону областной Администрации: «Ату ее! Она недодала денег. Она умышленно создает напряжение в городе!»
Не нужно было губернатору много гадать, чтобы достоверно уяснить, для чего всё это делается «оппозиционными» мэрией и Горсоветом...
Нина Михайловна попросилась срочно на прием. С Геновой у губернатора были отношения почти всегда сугубо деловые.
Нина Михайловна несколько лет работала секретарем Омского городского комитета КПСС. Дисциплина в компартии была суровой, иерархия строго разграниченной, подчинение низших высшим — безусловное. Ответ младшего комчиновника старшему мог быть только таким: слушаюсь. Я — солдат партии. Если партия велит — сделаю! выполню!..
Эти методы руководства она стремилась перенести и на работников культуры в новых «демократических» условиях, насаждая жесткую требовательность, строгий за всё спрос — никаких снисхождений, тем более потачек.
Губернатор был осведомлен о ее нескладывающихся отношениях со своими подчиненными. Однако ни наставлений, ни указаний, ни замечаний ей не делал. Не беседовал, чтобы в чем-то поправить, подсказать, как это изредка делал, к примеру, некоторым своим заместителям... Тут было несколько причин. Одна из них. Молодой его первый заместитель не имел такого большого опыта работы на высоких руководящих должностях, какой был у Нины Михайловны. Секретарь, пусть и не первый, Омского городского комитета коммунистической партии большевиков — была величина очень даже значимая.
К тому же работники культуры и искусства — весь этот творческий «бомонд» — натуры тонкие, легко возбудимые, каждое слово, сказанное в упрек, небольшое внушение воспринимают как оскорбление, нетерпимую грубость. Поэтому жалобы их губернатору на непозволительное поведение начальника Управления культуры и искусства области, на его взгляд, скорее всего, не могли иметь под собой серьезных оснований. Разумеется, что где-то и пристрожит — не беда!
Сама внешность начальницы: неулыбчивое смуглое лицо, с длинным разрезом и постоянным прищуром черные глаза; подвижные, часто прихмуренные брови;
властный голос, поставленный под мужской, — создавала впечатление о ее твердой воле и каком-то постоянном недовольстве с презрительностью к окружающим. На самом деле, по своей внутренней сущности, это было мягкое, впечатлительное, легко ранимое существо.
Губернатор смотрел расширенными глазами на Нину Михайловну. Такой он ее еще не видел: всегда чуть вздернутые плечи — обвисли, губы ужаты в две ниточки, глаза потухшие. Весь облик ее говорил об угнетенном состоянии души.
Губернатор провел ее от входа к длинному столу, усадил на стул, сам сел напротив. Помолчал, ожидая первых слов от посетительницы, не дождавшись, спросил соучастливо:
— Что у вас, Нина Михайловна? Рассказывайте... Достала из сумочки платочек, утерла подтеки под
глазами. Накрыв платочком нос, дунула в него дребезжаще.
— Нетерпимо так далее, Леонид Константинович, невозможно... — Голос уже не мужской, басовитый, а чисто женский, высокий. — Работать дальше при сложившейся вокруг меня обстановке — невозможно.
И хотя он что-то знал о неладах между Ниной Михайловной и работниками культуры, однако сделал вид, что не понимает ее беды, попросил всё тем же сочувственным тоном:
— Рассказывайте...
— Леонид Константинович, — мелко заморгала она глазами. Протерла их, повлажневшие, платочком. — Я и рассказываю, что работать при таких условиях невозможно. Коллектив... Отдельные личности настраивают против меня весь коллектив... Вот и оркестр... Хы, — дернула губами в горькой усмешке, — забастовал... Некоторые другие...
— Нина Михайловна, — губернатор положил на подрагивающую на столе ее руку, с зажатым в ней платочком, свою; мягко, как бы отечески, пожал. — Я вас хорошо понимаю. Сочувствую. Но вот вы шли ко мне. У входа там ничего вас не удивило?
Нина Михайловна вскинула глаза на губернатора, дрогнули опять губы в горько-презрительной усмешке:
— Толпа стоит. С лозунгами...
— Учителя, Нина Михайловна.
Она, дернув удрученно головой, подтвердила:
— Да. Учителя. Грустное зрелище — эти толпящиеся учителя... Черт знает что...
— Неприятно, — согласился губернатор. — Учителя мы с детства привыкли видеть, сказать образно, с указкой, которой он указывал нам на широкий мир, на... — Отмахнул рукой: — Да что там... Отчаяние их собрало в толпу и привело сюда. Можно с грустью смотреть на толпу учителей, со слезами на глазах... понимать их. Но вот как помочь?..
— Постоят и уйдут...
— А завтра вновь соберутся, им к зданию мэрии надо идти. Они же на городском бюджете! Мэр сбивает с толку людей: идите-де к губернатору, требуйте зарплату. И что должен делать губернатор? Как поступить?.. Я летаю в Москву, выбиваю кредиты, чтобы рассчитаться с работниками, состоящими на бюджете области. Мэрия палец о палец не ударит, чтобы что-то сделать для своих. Одно у них в ходу и на слуху: губернатор-де обделил... Ложь! Умышленное вранье! В заблуждение вводят людей...
— Да, конечно, — согласно кивает головой Нина Михайловна. — У вас они — зарплату... У меня мои подопечные — чтобы ушла с работы требуют. Чем я им так уж неугодна?..
— Пережить надо, Нина Михайловна. Не опускать рук. Со временем всё наладится.
Генова тряхнула несогласно густым смольем волос на голове:
— Нет! Конца этому не будет при нашей мягкотелости. В советское время такого безобразия никто бы им не позволил... Демонстрации, забастовки, лозунги, порочащие не только областных, но и столичных руководителей... Докатились! Железной метлой их всех... Хотя бы — подстрекателей, заглавных горлопанов... Остальные бы крепко подумали, прежде чем позволить себе нести лозунги такого содержания: «Руководителя... имярек... на нары!»
— Чего уж там, — мягким голосом возразил губернатор. — Были протесты и при Советской власти. Выходили люди на улицы, чтобы глухая к их нуждам власть услышала глас народа. Она же, «полуглухая» власть, услышав, отвечала нередко скорой расправой с кровопролитием да «исправительными» лагерями.
