Люди всё меньше им верят.
Если по всей правде, народ разуверился и в верховной власти, в ее, мягко говоря, несбыточных обещаниях облагодетельствовать своих подданных через сто дней, через пятьсот, через ваучеры и западные кредиты... Губернатор горько усмехнулся, вспомнив небезызвестного Остапа Бендера: «Запад нам поможет!..»

Сам он не хотел и не мог врать людям, невыполнимых обещаний не давал. И очень огорчало, когда случалось, что в чем-то ему не верили. «Грехи» верховной власти, ее лживость как бы автоматически переносились на него. В народе уже укоренилось убеждение, что все начальники много обещают, но ничего из обещанного не исполняют. Попросту, врут... Как бы от спячки стали отходить люди. Легко им, народом, было управлять, когда он, убаюканный обещаниями близкого «светлого будущего», как писал поэт, «в вере почил». И сквозь дрему верил всякому вздору, терпеливо снося все невзгоды, как временное зло; ждал, что «скоро товарищ Сталин введет всех в рай земной».
Вспомнился эпизод из детства. Сейчас он кажется пустяшным. Однако тогда и он, школьник Лёва, и его родители натерпелись страха.

Но поначалу немного о недоверии к властям предержащим.
Накапливалось оно издавна...
Хотя исилькульцам надо бы, казалось, знать, что их земляк — глава Администрации области — слов на ветер не бросает, пустых обещаний не дает.

Несколько лет решался в Исилькуле вопрос о строительстве насосной станции для подачи воды в городскую водопроводную сеть из котлована. Бог весть когда бы решился ... Обратились к губернатору. Ответил коротко: помогу. И тотчас дело сдвинулось. А ведь плохо было не только с финансами, но и со строительными материалами; некоторые из них и при деньгах не достанешь. Всё время, пока строилась насосная, Леонид Константинович держал стройку на контроле. Или автодорожный путепровод... Поезда в начале девяностых годов шли через каждые 6-7 минут. Часами держали на переездах автотранспорт. Город практически был парализован; промышленность по одну сторону линии железной дороги, население — по другую.

Новосибирцы дали поначалу согласие выступить заказчиками строительства путепровода через железную дорогу. Потом категорически отказались.
Исилькульцы попробовали скооперироваться. Собрали доли со всех предприятий. Но какие в Исилькуле предприятия? Сумма для такой стройки набралась мизерная.
Усилиями губернатора к строительству подключились омские гиганты: 63-й мостоотряд, Омскавтодор. И Исилькуль вздохнул свободнее, когда через красавец-путепровод пошел вскоре, без прежних мучительных задержек, поток автотранспорта.
Было еще несколько подобных примеров.

Но и этих двух достаточно, чтобы исилькульцы поверили, что слова губернатора не расходятся с делом.
Увы, накопившееся недоверие к не выполняющим свих обещаний высшим властям, что и инерцию тяжелого состава — не так-то легко остановить.

Не поверили Полежаеву, когда сказал, что поможет исилькульцам с газом. Подтвердил ранее сказанное на празднике «Душа России». И опять скептики: пустые-де слова. Было это в феврале 1998 года при закладке трубы возле нефтегородка, где губернатор сам сварил первый стык. Оглядев довольным взглядом окружение из приехавших с ним и собравшихся исилькульцев, улыбнулся своей светлой улыбкой:
— К первому сентября у вас газ будет!

Шевельнулась толпа исилькульских аборигенов, прогудела что-то негромко и неразборчиво, но он понял, что в несогласие с его словами.
Отыскав глазами главу местной администрации, спросил с небольшой горчинкой в голосе:
— Чего они? — кивнул на исилькульцев, стоящих тесной толпой отдельно от приехавших с ним. — Не верят мне?!

Глава исилькульской администрации, крупный, с рыхловатым, болезненного вида лицом, средних лет мужчина замыкал что-то нечленораздельно. Губернатор улыбнулся ему поощрительно:
— Чего мнешься-то? Говори правду...

Знал исилькульский голова, стреляный волк, что не всякую правду любит начальство. Пожевывая раздумчиво губами, вспоминал, с какой дрожью в теле и на подгибающихся, будто ватных, ногах входил в свое время в кабинет к бывшему первому секретарю обкома КПСС Манякину. И что теперь к Полежаеву приходит, как к старшему товарищу, который никогда тебя не оскорбит, не унизит, выслушает внимательно, поговорит с доброй открытой душой, даст деловой совет.

Потому и решился:
— Не верят вам люди.
— А ты? — прямой вопрос Ответ такой же прямой:
— И я не верю. Впереди только четыре рабочих месяца: май-июнь-июль-август. А газопровод вести — все сто сорок километров — это Крутинка, Называевск... потом уже Исилькуль.
— Ну, что ж, — губернатор не очень обидчиво усмехнулся. — Ладно. Подождем. Первое сентября нас рассудит.

В тот же день он посетил местный музей, недавно открытый в бывшем клубе железнодорожников. Когда было в этом клубе летное училище, помнил, как вечерами возле него устраивались танцы. Он, школьник тогда, бывал на них.
Припомнился неприятный случай: танцуя со своей одноклассницей, как-то ненароком слишком близко и непристойно, как показалось бригадмильцам, дежурившим здесь, прижал ее к себе. Его, подхватив под «белы руки», посадили в коляску мотоцикла и увезли в милицию за нарушение общественной нравственности.

По тогдашним понятиям, прижать в танце близко к себе девушку считалось аморальным.
Вероятно, тогда впервые задумался школьник о несправедливости таких порядков, о бесправии одних и вседозволенности других, которым дана власть унижать, карать или миловать по своему усмотрению людей...

Он не мыслил тогда такими категориями, как правовое государство или тоталитарный режим. Ему просто до слез было обидно сидеть в «кутузке» по злой воле каких-то бригадмильцев, которым самим занимать это место было бы более «заслуженно».
Утром пришел отец. Высокий, крупный, в железнодорожной форме — всегда тщательно очищенной и отутюженной. Надевал он железнодорожную форму только в особых случаях. И обязательно, если вызывали в школу по поводу шалости, проступка ли кого-то из трех его детей, чаще Лёвы. Или, как на этот раз, в милицию.

Он хорошо водил машиину. Свои уроки вождения он запомнил на всю жизнь.

Лицо у Константина Антоновича строгое. Молча взял за руку сына. Так молча и вел до самого дома. Лёве было стыдно и неприятно. Стыдно идти по улице, ведомым за руку отцом. Он уже не был тем Лёвой, который умещался у отца за пазухой. Сознавал себя вполне взрослым человеком, понимающим многое в жизни, в некоторых вопросах даже больше, как считал, своих родителей.

Был он в том переломном возрасте, когда взрослеющий подросток убежден, что он не хуже даже тех, кто много старше, а во многом лучше... Когда убежден, что вот погодите, дайте только срок, он совершит нечто такое, чего до него никто не совершал. Что он будет первым из первых...

И тут надо отдать дань справедливости: юношеский максимализм долго вел подростка Лёву, а потом и Леонида Константиновича по тернистым дорогам жизни, не сбивая с верно намеченного пути, помогал, особенно в зрелом возрасте, достигать поставленных целей, покорять одну высоту за другой.
Здесь случилась та редкость, когда из мальчишеской запальчивости, упрямства выросла, окрепла воля зрелого мужа.

А тогда обидно очень было, что отец не спросил: за что засадили? Расскажи, сынок...
То же самое было и когда вызывали в школу или из-за невыученного урока, из-за пререкания с учителем, а то, наоборот, за молчание, которое воспринималось учителем как грубость. Но он, Лёва, не грубил, просто замыкался в себе, не отвечая учителю, если считал себя как-то им обиженным.