Партус иногда заглядывал к нему. Окидывал наметанным глазом сделанное. Изредка находил мелкие недоделки. Чаще ничего не находил. Оглядывал серыми, слегка выпуклыми глазами стройку, рабочих, ускоренно суетившихся (когда приезжало начальство, ходившие до этого вразвалочку работяги преображались: начинали бегать, суетиться, показывая, как они стараются, какое рвение проявляют к работе. Партус хорошо понимал их показное старание. Знали и они, что немца не обманешь, но продолжали игру в «показуху» — должно быть, вошло в привычку...).
Партус усмехался иронично. Останавливал взгляд на практиканте. Спрашивал с неистребимым немецким акцентом:
— Как итут тела?
Практикант был доволен делами, своей работой, рабочими. Шло всё, по его понятию, ладно. Отвечал, не скрывая самодовольства:
— Нормально, Рудольф Эдуардович!
— Как месячное задание?
— Идем с опережением графика. Итоги вот подобьем... Наряды закрою...
— Ну-ну, — говорил с какой-то непонятной пока практиканту двусмысленностью немец, усмехаясь тоже непонятно чему:
— Что ж... давай, действуй... Будем посмотреть конец месяца... Как говорят: конец — всему делу венец!
Понял он ироническую усмешку Партуса, его недоговоренность, когда стал закрывать наряды.
Сидели они вдвоем с «бугром» (бригадиром) в полевом вагончике, за большим столом — друг против друга.
Практикант подбивал свои итоги. «Бугор» выводил свои каракули на тетрадных листах, сшитых в книжицу размером в четверть листа.
Еще в процессе работы рабочие заискивали перед практикантом, намекая, что они-де стараются, выкладываются «на полную» только потому, что видят в нем стоящего парня: полюбили, мол, с первого взгляда. Бригадир более откровенно высказывался, что-де не обидь, парень, ребят... Видишь, как вкалывают! Дай заработать...
Студент, хоть и смутно, но сознавал, что при закрытии нарядов разногласий с бригадиром, всей бригадой не избежать. Однако не думал, что разногласия примут такой острый характер. За месяц он как бы сошелся с людьми, изучил их, особенно бригадира, который за всё это время ни разу ни в чем не поперечил ему; то прикрикивал на ребят, выполняя замечания студента, то воодушевлял их: поднажми, мол, ребята, на вас вся Европа смотрит! А гражданин начальник не обидит заработком...
Это — «гражданин» — осталось у него от зековской привычки. Видать, немало лет провел за «колючкой». Но характера, как определил практикант, был незлобного, сговорчивого.
И вот увидел в нем другого человека, истинное лицо, скрываемое до поры до времени под личиной простодушного, услужливого простачка.
Сразу не сошлись в объемах переработанного грунта. У бригадира этого объема оказалось много больше.
— Каждый куб ежедневно учитывал, — говорит практикант, — ошибки у меня не могло быть.
— На учет он его брал! — Ощеренные желтые зубы бригадира более похожи на оскал, чем на прежнюю заискивающую улыбку. — А мы на горб каждый!..
Студенту показалось, что коротко стриженые волосы на голове бригадира угрожающе вздыбились. Но страха не было — лишь удивление, что так круто, в одно мгновение может измениться человек.
— Кто вернее его, грунт, подсчитать мог? — спрашивает бригадир.
— Горб — не мера...
— Твои железяки-стекляки — мера?!
— Приборы новые, высочайшей точности.
Бригадир вскочил, распахнул дверь вагончика, за которой тесной кучей — вся бригада: молчаливая, настороженная, в ожидании...
К рабочим — с обидой и злобой в голосе бригадир:
— Мужики, студентик подлянку крутит!
Мужики гуднули угрозно, еще теснее сплотившись, и смолкли. У всех в дверной проем уставлены глаза; у многих они в красных прожилах, веки припухшие, у некоторых в гнойниках от извечных ветров с пылью... Ждут разъяснения, в чем «подлянка», хотя знают: в объемах выполненных работ не сошлись... Зажимает студентик...
— Ну?! — Стоящий первым у дверей вагончика верзила. От своего стола практикант отчетливо видит его лицо: щеки запавшие, лоб изрезан морщинами, волосы на голове что растительность в этой степи, редкие, каждый сам по себе, в глазах — жесткость, тонкие губы ужаты в угрожающую мину — во всем облике что-то хищное, злобное. Весь месяц этот работяга был самым покладистым, ласковым.
Еще сегодня утром, увидев практиканта, обе руки вверх взметнул в приветствии:
— Начальничек наш приехал! Приветствую, сынок!
— От отца родного такой ласковости в голосе не слышал... Сейчас, кажется, готов проглотить «сынка» нежеваным, вместе со злополучными нарядами.
— Что он, — спрашивает работяга сдавленным голосом, — поет тебе?
— Обычное... Объем занизил, — говорит тихим, шипящим голосом бригадир. — Ты, кудрявый, — на редковолосого, — вел со мной учет. Сколько кубов подняли?
— Ско-о-олько?.. Всё подбито. Чего сам-то?.. — смотрит вопрошающе на бригадира. Тот каким-то условным знаком подсказывает ему цифру. Кудрявый называет твердо что-то в несколько раз больше сделанного.
— Слышал? — бригадир к практиканту. — Вдвоем считали. Тик в тик у нас с ним. Я еще уступил тебе, сбавил...
У практиканта глаза из орбит готовы выскочить:
— Да вы что, товарищи?! Это же годовой объем...
—Чш-ш-ш, котяра! —Берется за дверные косяки Кудрявый, готовый влезть в вагончик, — не знал, что такой ты жмот!
— Согласиться можно, — как бы ищет компромисс бригадир, — что процентов на десять не сходится у нас с тобой. Так и быть... А ты нам: го-о-одовой! Да мы за год...
— Выкидывай сюда его, бугор, — говорит Кудрявый.
— Лопатой ему по калгану и в траншею...
Бригадир Кудрявому с укором:
— Ты шибко-то не пужай... — и с издевкой: — Парень молодой, еще в штаны нашлепает.
— Ха-ха-ха! — смеется злобно бригада. Развеселились. Обстановка, как кажется практиканту, разряжается.
Бригадир ему:
— Ты не боись. Ребята шутят. Сойдемся... Ты — добавишь, мы — сбавим. На категории грунта кое-что набежит...
