В один из осенних дней сорок второго года по заданию у редакции я шел на передовую. Открытая местность простреливалась насквозь. Командир батальона дал мне провожатого — рядового Гореликова, невысокого солдата лет тридцати пяти, с худощавым обветренным лицом. Он был не из разговорчивых, и мы продвигались молча — где перебежкой, где ползком. Чем ближе подходили к переднему краю, тем чувствительнее становилось дыхание боя.

 

Перекатная стрельба с каждым шагом грохотала резче и зловещей. Всюду валялись ящики из-под боеприпасов, разбитые повозки, обгоревшие танки. Часто попадались убитые и раненые. Одного, с окровавленной головой, вели под руки двое солдат. Он хрипел и что-то бормотал себе под нос. 
— Осколком? — спросили мы, замедляя шаг. 
— Пулей! — возбужденно выкрикнул один из сопровождающих раненого.
— Нигде от снайперов покоя нет, так и щелкают, проклятые. Вот и старшине не повезло... Солдат вдруг поперхнулся и словно подкошенный упал навзничь. 
— Ложись! — крикнул Гореликов. Долго пришлось нам жаться к земле на самом прицеле у вражеского снайпера, притаившегося где-то в окопе. От неподвижности и напряжения немели неги. Казалось, еще минута — и мы не выдержим, встанем. К счастью, противник потерял терпение раньше нас. Ерзая, он на мгновение показал себя. Сухо щелкнул выстрел, и тотчас я увидел, как фашистский снайпер распластался на самом виду...

 

Этот эпизод вспомнился мне при чтении заметки «Карабин генерала», опубликованной в «Советской России». Газета рассказывала о боевых делах того самого Гореликова, который провожал меня на передовую и вышел победителем в поединке с фашистским снайпером. На фронт Иван Павлович прибыл из Сибири и сразу же попал в бой. Угнетающее впечатление произвела на необстрелянного солдата горевшая деревня, отбитая у врага. Гореликов своими глазами видел колодец, заваленный трупами стариков, женщин и детей.

 

В ту незабываемую минуту солдат особенно ясно понял, что гитлеровцы— опасные, хищные звери, которых надо безжалостно уничтожать. Поэтому, когда гвардии лейтенант Костин, его командир, сказал Гореликову, что при известном упорстве он мог бы стать снайпером, Иван Павлович горячо откликнулся на предложение офицера. Для этой специальности у солдата были все данные: меткий глаз и сноровка охотника, выдержка и хладнокровие. Учился он на живом деле — непосредственно в боях. Первую огневую позицию Иван Павлович выбрал неподалеку от окопов противника.

 

Хорошо замаскировался и стал подкарауливать врага. Молодому снайперу повезло. На бруствере показался солдат и медленно пошел вдоль фронта, неся в руке то ли котелок, то ли еще что,— погода выдалась пасмурная, моросил мелкий дождь, видимость была плохая. Гореликов долю целился, беря на мушку живую цель. Так начался снайперский счет. По всему видать, сибиряку не впервой приходилось держать оружие в руках. Не раз промышлял он таежного зверя, и здесь, на фронте, пригодился жизненный опыт. К вечеру снайпер уничтожил шесть гитлеровцев. А через две недели на счету Гореликова было уже сорок семь истребленных оккупантов. Сержант Казанкин, обучавший Ивана Павловича снайперскому искусству, не мог нарадоваться успехам своего воспитанника. Командир полка сибиряк гвардии подполковник Евстигнеев поздравил воина с боевым подвигом и в простой товарищеской беседе дал ему добрые советы.

 

Удача не вскружила голову солдату. Он хорошо знал, что враг, учуяв появление опытного стрелка, станет осторожней. Теперь немцы уже не бродили беспечно по своему переднему краю, как бывало раньше. В листовках, сбрасываемых на позиции советских воинов, они угрожали Гореликову страшной расправой, если он не прекратит снайперской деятельности. За ним была организована самая настоящая охота.

 

Как-то на рассвете Иван Павлович занял огневую позицию, начал наблюдать за окружающей местностью. Мертвая тишина сильно беспокоила снайпера, он чувствовал, что его ищут вражеские глаза. И Гореликов не ошибся. Вскоре он заметил, как за дальним валуном на секунду, не больше, мелькнуло черное пятно. В этой показной неосторожности немца советский воин заподозрил подвох.

«Просит огня на себя,—подумал, стрелок.— Значит, где-то затаился другой снайпер». 
Они лежали час, другой. Человек за валуном время от времени высовывал каску —самый краешек ее, чтобы советский стрелок-снайпер принял все за чистую монету и выстрелил. Трудно было нашему снайперу. Затекли руки и ноги. Сам того не сознавая, Иван Павлович помимо воли слегка качнул головой, чтобы изменить положение.

 

И вдруг что-то тупое со страшной силой ударило по каске. Голова запрокинулась, и в этот миг снова удар по каске... Жгучая, ноющая боль сдавила затылок, солдат припал к земле.  Вражеские снайперы решили, что с ним покончено, и тут же выдали свое присутствие. Первым поднял голову немец, лежавший за валуном. Не спуская с него глаз, 
Гореликов искал другого — тот оказался совсем недалеко от советского солдата, в редком можжевельнике. Выждав удобный момент, Иван Павлович первой же пулей сразил фашиста наповал. Хуже было с тем, который находился за валуном: он долго не показывался, может час или два, и только случайность помогла Гореликову поймать гитлеровца на мушку. Наши артиллеристы начали методический обстрел позиций врага, Один снаряд разорвался недалеко от валуна, где прятался немец.

 

Фашист пополз было прочь, но тут его настигла снайперская пуля советского воина. В подразделение Гореликов вернулся ночью. Уставший и промокший до нитки, он пришел к командиру и протянул ему каску с двумя вмятинами на ней. 
Офицер обнял солдата: 
— Жив! А мы уж забеспокоились,— и, повертев каску в руках, добавил: 
— Крепка наша сталь! Ну, а с охотой на фрицев все-таки надо обождать. Несподручно одному. И вот их стало трое. У.Ивана Павловича появились боевые друзья — гвардии сержант Роман Казанкин, обучавший Гореликова поначалу меткой стрельбе, и его отец —Александр Павлович Казанкин, георгиевский кавалер.

 

«Святая троица» — так прозвали их в полку. Боевые дела снайперов пошли еше успешнее. Один ведет в центре беспорядочную стрельбу "по вражескому переднему краю обороны, а двое, поделив секторы наблюдения, следят за противником с флангов. Выстрелит боец, сидящий в центре, и гитлеровец тотчас откликнется. Тут наши снайперы, наблюдающие с флангов, берут его на мушку. Когда Гореликов встал на ноги, его учитель гвардии сержант Роман Казанкин попросился в "разведку, и товарищи на время потеряли друг друга из виду. Но затем они снова повстречались. Вот как это произошло. Враг, пытаясь вернуть утерянный рубеж, атаковал гвардейцев и потеснил их. Только с одной небольшой высоты продолжался заградительный огонь. Это отделение разведчиков во главе со старшим сержантом Юриным, закрепившееся на наблюдательном пункте, решило любой ценой задержать продвижение немцев.

 

В числе пяти героев был и Казанкин.

Когда крошечному гарнизону блиндажа стало особенно трудно, он установил связь с нашим подразделением и сообщил: 
— Находимся в пятнадцати метрах от фашистов. Ориентир — кустарник у развилки дорог. Бейте из минометов! Прошло несколько минут, и шквал огня обрушился на гитлеровцев. Враг дрогнул и откатился. Вслед ему летели меткие пули снайпера Казанкина. Случилось так, что на этом же участке находился и Гореликов. Узнав от минометчиков о неравном бое разведчиков, Иван Павлович выдвинулся вперед и открыл огонь по офицерам, пулеметчикам, артиллеристам. Не подозревая друг о друге, оба снайпера вели счет истребленным ими оккупантам. 
— Шестьдесят третий... Шестьдесят четвертый,— с ожесточением приговаривал Казанкин, стреляя из блиндажа. — Восемьдесят восьмой... Восемьдесят девятый,— шептал Гореликов, выбирая наиболее важные цели. Но противник получил подкрепление, и блиндаж атаковала целая рота. Фашисты забрасывали советских воинов гранатами. Юрин и Казанкин подхватывали их с земли и кидали обратно. Однако положение становилось критическим. Уже погибли рядовые Лотов и Ерин. Тяжело ранен Базанов.

В строю — Юрин и Казанкин, но у них иссякли запасы патронов. Казанкин кинулся к немецкому автомату, валявшемуся в углу блиндажа. В этот момент острая боль пронзила плечо. Гвардеец на мгновенье выпустил оружие, потом, превозмогая боль, схватил его и прислонился к стене. Длинная очередь полоснула по фашистам. Через несколько минут, теряя силы, Казанкин упал.

Гитлеровцы ворвались в траншею, ведущую в блиндаж. Всего несколько метров отделяло их от советских воинов. Заслоняя Казанкина, вперед вышел Юрин. У него в руках немецкая винтовка. В ней четыре патрона: три пули — в фашистов, последнюю — в себя Переднего гитлеровца старший сержант убил выстрелом в упор. Такая же участь постигла еще двоих, Юрин, истекая кровью, слабеющими руками навел винтовку на себя.

 

И в этот момент он услышал: 
— Казанкин, Юрин! Живы?.. В блиндаж ворвались старший сержант Гореликов, лейтенант Долматов и несколько автоматчиков, подоспевших на помощь героям в последнюю минуту. Иван Павлович метнулся к своему боевому другу, лежавшему без сознания, перевязал раны и вынес его в безопасное место. О подвиге разведчиков мне в тот же день рассказал Гореликов и я написал о нем в «Комсомольскую правду». Так об этом узнала вся страна. Ко мне (через редакцию газеты) стали поступать письма. Они приходили из Иркутска и Астрахани, Баку и Свердловска. Писали старики, девушки, солдаты, студенты.

Были и такие, которые надеялись встретить среди гвардейцев своих родных и друзей. В пачке конвертов мое внимание привлек простой белый треугольник. Его прислал отец Романа — Александр Павлович Казанкин.

«Скажу тебе прямо, дорогой,— писал старик,— в смелости своего Ромашки я никогда не сомневался Особенно он ловок стрелять. Так уж у нас в роду ведется. Я тоже, правда, хоть и стар, а молодому не уступлю, не промахнусь в фашиста. И еще скажу тебе, родной, что решил я тоже отправиться на войну. Не могу сидеть дома. Примут не примут, а мое место на фронте. И будь добр, милый, если бог даст свидеться тебе с Ромашкой, поклонись ему от родного отца. Скажи ему: отец, мол, все знает и одобряет его работу...»

 

Просьбу Казанкина-старшего я выполнил сразу же, как только Роман вернулся в родную роту. Иван Павлович уговаривал своего боевого друга снова взять снайперскую винтовку и работать в паре. Они оживленно беседовали, когда я вручил Казанкину письмо. Сержант прочитал его, потом, пряча смущенную улыбку на осунувшемся лице, произнес: — Он у меня такой — уйдет на фронт обязательно... Пока есть время — отпишу. И примостившись в землянке на перевернутом патронном ящике, Роман стал писать ответ.

«Добрый день или вечер, папаня и дорогая мамаша!» — начал он тонко отточенным карандашом и задумался. О чем писать? Теперь, когда они из газеты узнали о бое за блиндаж, может быть, откровенно рассказать о суровой фронтовой жизни? О том, как вместе с Гореликовым часами сидел в засаде, выслеживая гитлеровцев? С) том, как за храбрость командующий армией генерал-лейтенант Рокоссовский объявил им благодарность? Быстро бежал по бумаге карандаш. Мы с Иваном Павловичем сидели в блиндаже и, беседуя, исподволь наблюдали за Романом. Потом вышли наружу. Из соседней землянки до нас донеслись голоса. Там разместилось новое пополнение.
— Эй, старина, посторонись! — проговорил коренастый парень, усаживаясь рядом с пожилым солдатом. 
— Потише, милок,— обиделся тот.— Тоже мне старика нашел! Фашиста не хуже тебя класть буду.

В землянку донесся звон с кип голос: — Казаанкин! Казаанкин! — Тут я! —отозвался старик и проворно побежал к выходу. — Это не тебя,— заметил сержант, находившийся в землянке.— У нас другой Казанкин есть — снайпер. — Быть того не может,—усомнился старик.—Ведь Казанкиных-то мало... Неожиданная догадка мелькнула у меня. И тут мы стали очевидцами редкой сцены. Услышав свою фамилию, Роман с конвертом в руках высунулся из блиндажа. Он повел головой по сторонам и вдруг заметил пожилого солдата.

Какое-то мгновение снайпер стоял неподвижно, затем рванулся к солдату: 
— Папаша!.. Отец!..  
— Ромашка!.. Отец и сын обнялись, троекратно расцеловались. Тесным кольцом обступили их гвардейцы. — Это мой отец,— торопливо говорил Роман однополчанам.— Он еще в гражданскую бил немцев. И теперь не оплошает. Правда, папаня? Подошел комиссар полка. Узнав, в чем дело, крепко пожал руки обоим Казанкиным. — Спасибо, что вырастил такого сына! — поблагодарил он старика. Тот, приосанившись, назидательно сказал Роману: — Пропиши, сынок, матери: так, мол, и так, что встретились. 
И слова комиссара передай. Пусть порадуется старуха...  Уже на другой день Казанкин-старший вместе с сыном и Гореликовым принял участие в снайперской засаде на врага. Втроем куда было сподручнее работать. Воины пошли на хитрость, чтобы обнаружить позиции снайперов противника. Для этого они положили поперек траншеи бревно, привязали к его концам проволоку, и Казанкинотец стал катать его взад и вперед. Немецкие стрелкизаметили подозрительное движение над нашей траншеей и открыли огонь. Тем самым они обнаружили свое местонахождение и были сняты Гореликовым и Казанкинымсыном.

 

Вскоре Александр Павлович («старик», как его прозвали в нашем полку) сам открыл снайперский счет. Первым фашистом, которого он сразил, был немецкий офицер. При нем оказались важные секретные документы. Вот так и образовалась эта «святая троица» —небольшая, крепко спаянная любовью к Родине снайперская группа, возглавляемая гвардии старшим сержантом Иваном Павловичем Гореликовым. Между тремя воинами развернулось боевое соревнование.

Обязательства снайперов были опубликованы в дивизионной газете «За Родину». «Перед отъездом на фронт,— писал в газете Иван Павлович,— сибирякиохотники наказывали мне: бей немца метко, как охотник снимает белку выстрелом в глаз. Стараюсь выполнить наказ земляков. Мною истреблен 91 гитлеровец. К 25-й годовщине Октября счет убитых оккупантов доведу до 250».

Роман Казанкин, обязавшийся уничтожить 100 фашистских солдат и офицеров, вызвал на соревнование своего отца. Тот с готовностью принял вызов сына. В этом же номере газеты было опубликовано обращение снайперов ко всем воинам-гвардейцам соединения.

«Советский народ с надеждой смотрит на нас, фронтовиков,— говорилось в обращении.— Оправдаем доверие, надежды людей, еще беспощаднее будем бить немецко-фашистских оккупантов. Горячо призываем вас, дорогие товарищи по оружию, последовать нашему примеру. Не считайте дни, а считайте количество убитых гитлеровцев. Бейте их пулей, снарядом, гранатой, штыком! Все силы на разгром врага!».

 

Пламенный призыв Ивана Павловича Гореликова и его товарищей нашел широкий отклик среди воинов. В частях и подразделениях развернулось снайперское движение. Разрослась и группа инициаторов этого замечательного почина. Теперь Гореликов обучал уже многих воинов снайперскому искусству, под его началом был взвод мастеров огня, наводивший на врага ужас и смятение. ...По данным нашей разведки, гитлеровцы подготовились к широкому наступлению в районе обороны гвардейски части.

 

Силы врага во много раз превосходили наши. Возникла угроза прорыва переднего края обороны. Командир полка приказал Гореликову рассредоточить снайперский взвод по всему участку обороны. Всю ночь шла подготовка к бою. Каждый снайпер вместе с двумя автоматчиками оборудовал себе засаду — вырыл глубокий окоп, тщательно замаскировал его. Замысел был прост: снайперы открывают огонь в ту самую минуту, когда противник выйдет из своих окопов, автоматчики — позднее, когда цепь приблизится. Расчет состоял в том, что за минуты, которые потребуются немцам для преодоления около трехсот метров, каждый снайпер скорострельным огнем может уничтожить не менее десяти-двенадцати движущихся целей. Во взводе двадцать пять отличных стрелков — значит, 200—250 гитлеровцев будут уничтожены в самом начале атаки. Схватка завершится штыковым боем. В оборудовании позиций солдаты потрудились на совесть. Они приспособили полуразрушенные стены домов, укрепили окопы камнями и замаскировали под цвет местности. Создавалось впечатление, будто в деревне нет пи одной живой души,— заходи, фашист, сюда и блаженствуй. Может быть, гитлеровцы так и подумали. Во всяком случае, когда рассветало, они, очевидно, решили, что серьезного сопротивления не будет. И вот началась атака.

 

Офицеры, как всегда, вперед не вырывались, но снайперы за многие дни боев научились хорошо различать их. Защелкали одиночные выстрелы, и фашистские командиры один за другим стали падать. Солдаты, увлеченные наступлением, ничего не замечали. А снайперы продолжали свое верное дело. Уже валились с ног и солдаты, цепь редела на глазах. Поэтому, когда огонь открыли автоматчики, то гитлеровцы 140 дрогнули и, не слыша привычных окриков своих командиров, начали отступать. Атака захлебнулась, наступление сорвалось. Шли дни, недели, месяцы...

Наступил 1943 год. Солдаты снайперского взвода оказались достойными своего наставника и, разделившись по группам, действовали самостоятельно. А Гореликов занимался с новым набором школы мастеров меткого огня, не прерывая своих систематических вылазок на передний край. На личном счету воина было уже 323 уничтоженных немца, но знатный снайпер любил называть другую цифру— 1266.

 

Это количество гитлеровцев, уничтоженных Иваном Павловичем и его тринадцатью ближайшими воспитанниками. Многие из них были награждены орденами и медалями. На груди Гореликова сиял орден Красной Звезды. Сибиряк стал членом Коммунистической партии. Он уже носил лейтенантские погоны. Его имя знал весь фронт. Из уст в уста передавали солдаты весть и об его автоматическом карабине, врученном снайперу командующим армией генералом П. А. Беловым. Об этом карабине следует сказать подробнее. Оружие было подарено генералу тульскими рабочими в день 24-й годовщины Красной Армии.

На металлической пластинке, прикрепленной к ложе, значилось: «Командиру 1-го Конногвардейского корпуса РККА генерал-лейтенанту Белову Павлу Алексеевичу от тульских оружейников. 23 февраля 1942 г.».

 

Это боевое оружие в торжественной обстановке командующий и передал мастеру меткого выстрела сибиряку Гореликову. Ежедневно Иван Павлович получал много писем из глубокого тыла. Когда о славных делах русского чудо-богатыря узнал Илья Эренбург, он тоже прислал снайперу письмо:

«Дорогой товарищ Гореликов! Мне хочется поблагодарить Вас за Ваши высокие дела. Вы уничтожили 323 фашиста. Вы спасли этим самым сотни русских жизней. Вы спасли этим большое село. Вы спасли этим стариков и детей, дома и книги. Я, писатель, хочу пожать крепко Вашу руку воина. Если я могу писать — это потому, что Вы хорошо стреляете. 323 — они грабили Польшу, Францию, Сербию. Они пришли к нам. Они вешали девушек и «организовывали» кур. Они несли с собой смерть. 323 — это батальон головорезов, это — туча саранчи, это — стая волков. Они пришли, чтобы безнаказанно грабить и убивать, они не знали, какие люди живут в России, они никогда не слышали про Вас, дорогой товарищ Гореликов, они услышали Ваш голос. Каждый из них услышал его один раз. Когда Вы говорите с немцем, Вы говорите с ним всерьез. Вы никогда не затягиваете разговора. Немец, который однажды услышал Ваше слово, больше ничего не услышит. Вы ему говорите: «Баста». Вы ему говорите: «Хватит». Вы ему говорите: «Точка». Вы говорите это не словами — пулей. И пуля — это точка — Вы ее ставите в конце жизни фрица... Я Вам желаю, дорогой товарищ Гореликов, боевого счастья. У Вас крепкая рука, острый глаз, горячее сердце и ясная голова. Я желаю Вам убить последнего фашиста в тот изумительный день, когда над нашей измученной страной взойдет солнце победы».

 

К моменту получения этого письма на счету Ивана Павловича было уже 338 убитых гитлеровцев. В своей ненависти к иноземным захватчикам и безграничной любви к Родине он черпал новые и новые силы, и никакие фронтовые невзгоды, ничто, даже смерть, не пугали его. «Нет почетнее сейчас работы для советского человека, чем бить гитлеровцев,—писал Гореликов Илье Эренбургу.— Для этого послал нас сюда народ. 
Он ждет от своих защитников боевых успехов, и я всеми силами стремлюсь оправдать надежды своего народа.

Я видел, как фашисты истязают мирных советских граждан, временно попавших в фашистскую неволю, как мучают пленных красноармейцев, как разоряют наши цветущие села, разрушают города. Мы за многое уже отомстили палачам. Мы отомстим за все! Мы истребим всех захватчиков! Придет время, когда каждому грабителю мы поставим точку. Война закаляет нас, учит и умножает наши силы. В прошлом году в нашем подразделении не было снайперов. Мы с сержантом Казанкиным первыми начали охотиться за фашистами. Теперь у нас много снайперов, и общий их счет мести врагу давно уж превысил тысячу истребленных оккупантов. И этот счет нами будет умножен».

 

Однажды Гореликова вызвал к себе генерал й сказал: — Ну, Иван Павлович, добрые слухи о тебе докатились и до Сибири. Вот пишут рабочие из Красноярска, твои земляки, и восхищаются подвигами фронтовиков. Мы решили так: поезжай-ка, брат, в свои сибирские края на недельку, расскажи там людям, как сражаются гвардейцы. Да и с семьей повидаешься. От неожиданности Гореликов даже растерялся. — Дак как же так, товарищ генерал? — проговорил он.— Война идет, врага бить надо. Какой тут отпуск?.. Да об этом и думать-то нельзя. И все же генерал остался, как говорится, при своем мнении.

Большая радость овладела Иваном Павловичем. Воин быстро собрался в дорогу и выехал на родину попутным поездом. Пассажиры с особым интересом слушали Ивана Павловича про фронтовые дела. Он всем им очень понравился. На третьи сутки пути, рано утром, один из товарищей по вагону разбудил Гореликова и, протягивая ему свежую газету, купленную на вокзале, сказал: — Посмотрите, пожалуйста, не ваша ли фамилия в Указе Президиума Верховного Совета? Совпадение полное. И мигом все узнали о присвоении Гореликову звания Героя Советского Союза. Многие и многие совершенно незнакомые люди подходили к нему, сердечно поздравляли, обнимали, целовали... А поезд мчался все дальше и дальше, на восток. ...Красноярск. Полтора года фронтовик не видел родного города. Внешне он остался таким же, как в августе 1941 года. Многоэтажные дома утопали в зелени. Ровные линии улиц. Всюду кипела шумная, деловая жизнь. Но было здесь немало и нового. Появились огромные корпуса незнакомых Гореликову раньше заводов.

 

В лютую стужу зимы возводили их красноярцы. Трудились все: рабочие, домохозяйки, учителя, студенты. Добровольцы не уходили домой до тех пор, пока не кончали две нормы. Жили люди в палатках, на холоде, невероятно трудно было, и все же завод построен. Он поставлял фронту много вооружения и боеприпасов. Секретарь Красноярского крайкома партии, узнав о приезде Гореликова, пригласил его к себе, рассказал фронтовику, с каким энтузиазмом молодежь готовится стать под ружье, подробно расспрашивал Ивана Павловича, какими недостатками страдает молодое пополнение и что нужно, чтобы фронт получал умелых и бесстрашных снайперов. Гореликов высказал свои соображения, и секретарь крайкома отметил их в записной книжке.

Из Красноярска Иван Павлович на самолёте отправился в далекий поселок на Енисее — Соврудник. Встреча с семьей происходила, как во сне. Обнял жену, взял на руки дочурок — Нину и Иру, совсем еще крошек. Было много, очень много радости. Весть о приезде знатного снайпера облетела рудник. В гости пожаловали секретарь райкома партии, директор обогатительной фабрики, старые друзья, слесари Александр Кириллов и Алексей Кирпиченко, кузнец Александр Павлов, горняки, инструментальщики... На другой день фронтовик побывал на руднике, спустился в горный цех, осмотрел мастерские, постоял у своего станка, на котором сейчас работали Кириллов и Кирпиченко. И всюду, где бывал Гореликов, начинались живые беседы.

 

Возвращавшегося с рудника Ивана Павловича встретил на одной из улиц парторг. — Зайдем на минутку,— сказал он Гореликову. Воин развел руками. — Нет не могу. Время отпуска истекает. Надо с семьей побыть перед отъездом. Однако парторг все-таки уговорил его зайти в большой красивый дом. Они вошли в просторную квартиру. Комнаты хорошо меблированы. Всюду много света и воздуха. На окнах цветы. Навстречу Ивану Павловичу шла... его жена, бежали дочери. Он ничего не мог понять. — Ну, как тебе нравится наша новая квартира? — улыбаясь, спросила жена. Оказывается, горняки сюрприз приготовили. Пока он ходил, рабочие переселили его семью в новую квартиру, и парторг привел его домой. Земляки до слез растрогали фронтовика. Он от души поблагодарил их за дружескую заботу.

Биография енисейского слесаря Гореликова продолжалась далее снова на фронте, на передовой линии, в боях за Родину.